карман?»
Ганс: «В клюве».
Я: «В клюве? Никогда не видел аиста с ключом в клюве».
Ганс: «А как еще он мог войти? Как аист попадает в дом? Нет, я ошибся; он позвонил в дверь, и кто-то ему открыл».
Я: «А как он позвонил?»
Ганс: «В звонок».
Я: «Как именно?»
Ганс: «Надавил клювом на звонок».
Я: «И сам запер дверь?»
Ганс: «Нет, прислуга ее заперла. Она уже проснулась. Отперла дверь, а потом заперла».
Я: «Где аист живет?»
Ганс: «Где живет? В том же ящике, где он держит девочек. Может, в Шенбрунне».
Я: «Что-то не припомню в Шенбрунне никакого ящика».
Ганс: «Наверное, он стоит поодаль. Знаешь, как аист открывает ящик? Берет клюв – в ящике тоже есть замок – и одной половинкой вот так открывает. (Ганс показал мне все на замке письменного стола.) Там и ручка есть».
Я: «Разве носить маленьких девочек аисту не тяжело?»
Ганс: «Нисколько».
Я: «Послушай, а конка не похожа ли на ящик аиста?»
Ганс: «Похожа, да».
Я: «И мебельный фургон – тоже?»
Ганс: «Гадкий фургон! Он как ящик, да».
* * *
«17 апреля. Вчера Ганс вспомнил свое давнишнее намерение добраться до двора напротив нашего дома. Сегодня он отказался от этого намерения, потому что у загрузочного окна стояла повозка. Он сказал мне: «Когда там стоит повозка, я боюсь, что начну дразнить лошадей, а они упадут и станут шуметь ногами».
Я: «А как дразнят лошадей?»
Ганс: «Когда ругают, тогда их дразнят, и когда кричат «Эгей!»[173].
Я: «Ты уже дразнил лошадей?»
Ганс: «Да, я часто это делал. Нет, я боюсь, что буду дразнить, но пока не дразнил».
Я: «А в Гмундене ты дразнил лошадей?»
Ганс: «Нет».
Я: «Но тебе нравится их дразнить?»
Ганс: «Да, очень».
Я: «А отстегать их кнутом тоже хотелось?»
Ганс: «Да».
Я: «Тебе хотелось бы бить лошадей так, как мама бьет Ханну? Ты говорил, что это тебе тоже было приятно?»
Ганс: «Лошадкам не вредит, когда их бьют. (Я сам ему это сказал в свое время, чтобы умерить его страх перед битьем лошадей.) Однажды я сам проверил. У меня был кнут, и я ударил лошадку, а она упала и стала шуметь ногами».
Я: «Когда это было?»
Ганс: «В Гмундене».
Я: «Ты ударил настоящую лошадь? Запряженную в повозку?»
Ганс: «Она была одна, без повозки».
Я: «Как ты ее поймал?»
Ганс: «Я ее держал, чтобы она не убежала».
(Все это, конечно, чистейший вымысел.)
Я: «Где это было?»
Ганс: «У поилки».
Я: «Кто тебе это позволил? Или кучер оставил лошадь у поилки?»
Ганс: «Это была лошадка из конюшни».
Я: «А как она очутилась у поилки?»
Ганс: «Я ее привел».
Я: «Откуда? Из конюшни?»
Ганс: «Я ее вывел потому, что хотел ее побить».
Я: «Разве на конюшне никого не было?»
Ганс: «Там был Лойсль». (Наш кучер в Гмундене.)
Я: «Он тебе разрешил?»
Ганс: «Я с ним ласково поговорил, и он мне разрешил».
Я: «А что ты ему сказал?»
Ганс: «Спросил, можно ли взять лошадь, побить ее и накричать. Он сказал – да, можно».
Я: «Ты сильно ее бил?»
Ганс: «Папа, я все выдумываю».
Я: «Прямо-таки все?»
Ганс: «Да, все-все. Я тебе рассказываю в шутку».
Я: «Ты ни разу не уводил лошадь из конюшни?»
Ганс: «Нет, конечно».
Я: «Но тебе этого хотелось?»
Ганс: «Да, хотелось. Я часто об этом думал».
Я: «В Гмундене?»
Ганс: «Нет, здесь, в городе. Я думаю об этом по утрам, когда еще не оделся; нет, еще в постели».
Я: «Почему же ты раньше об этом не рассказывал?»
Ганс: «Не знаю. Так вышло».
Я: «Ты думал об этом потому, что видел такое на улице?»
Ганс: «Да!»
Я: «А кого тебе больше хочется побить – маму, Ханну или меня?»
Ганс: «Маму».
Я: «Почему?»
Ганс: «Просто хочется».
Я: «Разве ты видел, что кто-нибудь бьет маму?»
Ганс: «Нет, никогда не видел, ни разу».
Я: «Но тебе все-таки хочется это сделать? Как именно?»
Ганс: «Выбивалкой».
(Жена нередко грозит, что побьет его выбивалкой за шалости.)
На этом пришлось прекратить разговор.
На улице Ганс разъяснил мне, что конки, мебельные фургоны и угольные повозки – все это «аистиные ящики».
Он явно подразумевает беременных женщин. Садистский порыв Ганса, раскрытый в беседе с отцом, должен иметь прямое отношение к нашей теме.
* * *
«Двадцать первое апреля. Этим утром Ганс пересказал очередную фантазию – мол, поезд отправлялся в Лайнце, а они с его «лайнцской бабушкой» ехали на станцию Гауптцолламт. «Ты, папа, еще не сошел с моста, а второй поезд был уже в Санкт-Вайте[174]. Когда ты спустился, поезд уже пришел, и мы вошли в вагон».
(Вчера Ганс был в Лайнце. Чтобы попасть на платформу, от которой поезда отправляются, нужно перейти по мосту. С платформы видны рельсы до самой станции Санкт-Вайт. Но в целом тут присутствует какая-то путаница. Возможно, сначала Ганс воображал, что уехал с первым поездом, на который я опоздал, а второй поезд пришел из Санкт-Вайта, и я уехал на нем следом за Гансом. Впрочем, затем он частично изменил эту фантазию о бегстве, и у него вышло, что мы оба уехали со вторым поездом.
Данная фантазия имеет отношение к последней неистолкованной, по которой мы в Гмундене потратили слишком много времени на переодевание в вагоне и не успели покинуть поезд.)
После обеда мы вышли из дома. Ганс внезапно бросился обратно, едва показался парный экипаж, в котором я не заметил ничего необыкновенного. Я спросил, что стряслось, и он ответил: «Я испугался, потому что лошадки такие гордые были. Они могли упасть». (Кучер натягивал поводья, сдерживая лошадей, и животные шли мелким шагом, вскидывая головы; со стороны казалось, что они и вправду идут «гордо».)
Я уточнил, кого он на самом деле считает гордым?
Ганс: «Тебя, когда я прихожу к маме в постель».
Я: «Значит, ты хочешь, чтобы я упал?»
Ганс: «Да, чтобы ты был голый (то есть босой, как
